Знакомство русской драмы с повседневной речью и эпической жизнью Александр Островский (1823-1886) закрепил свою известность после переезда из Москвы в Санкт-Петербург в 1856 году, где литературная жизнь была в самом разгаре. Он перенес на сцену простую разговорную речь, продолжая историю Грибоедова и Пушкина и раскрывая характеры во всем их многообразии. Хотя его и обвиняли в “варварском” языке, он открыл русской драматургии ранее неизвестную широту жизни. Красота и сила заключались в простоте: названия комедий перекликались с пословицами и поговорками, в то время как драмы содержали яркие, поразительные метафоры.
Буря 1859 года как зеркало дореформенной России За два года до освобождения крепостных внимание общественности привлекли популярные темы в прессе, литературе и театре. "Буря" (1859) получила престижную Уваровскую премию, а премьера состоялась в том же году на сцене Малого театра. Вот уже более 150 лет он покоряет публику в Москве, Санкт-Петербурге и за его пределами. Запоминающимися постановками стали постановки Николая Хлопко и Бориса Бабочкина в начале 1970-х годов, а также яркая современная постановка Генриетты Яновской в Театре юного зрителя.
Торговое мировоззрение, формирующее судьбу "Буря" углубляет тему купечества Островского, изображая предприимчивый и строго традиционный класс. Купцы стремятся к наживе, но живут просто, избегая роскоши, руководствуясь моральным кодексом, который они тщательно соблюдают. Добродетель измеряется честной торговлей, которая передается из поколения в поколение, а ранг в гильдии повышается по мере удлинения династий и роста богатства. Сын, особенно старший, должен продолжать дело своего отца, в то время как дочь обязана повиноваться; личное волеизъявление ни в том, ни в другом случае не допускается. Торговый дом - это замкнутый мир, где каждый хозяин и хозяйка охраняют свои владения.
Драма или трагедия? Цель автора Хотя Островский назвал пьесу драмой, "Смерть Катерины" больше напоминает трагедию. В центре внимания, однако, драма российской действительности, которая не нуждалась в сильных личностях, ставящих внутренние духовные ценности выше самой жизни. В купеческой семье кажется, что судьба предопределена заранее, в отличие от нашего современного представления о самостоятельности. Путь сына и послушание дочери предопределены, а личные цели уступают место общественному долгу. Тон задает столкновение между предписанным судьбой порядком и проявлениями личной воли.
Калинов как символическое, стратифицированное пространство Калинов, расположенный на берегу Волги, - изолированный город, куда почти не доходят новости из остального мира. Пьеса реалистична, но в ней уже угадываются символистские приемы, организующие пространство по вертикали: овраг и водоворот внизу, жилые дома посередине и высокий берег Волги вверху. Для горожан спуск означает ад, а подъем - рай; для Катерины ущелье приносит самопреодоление и свободу, в то время как высокий берег граничит со смертью — один прыжок с гребня в водоворот. Время словно остановилось, что олицетворяет Кулигин, чьи изобретения либо давно известны (громоотвод), либо невозможны (вечный двигатель). Его преклонение перед Державиным делает его анахронизмом даже в этом захолустье.
Перепутье России, стоящее за простыми событиями Судьбы горожан олицетворяют переход России от традиционного крестьянско–купеческого строя без личной воли к индустриальному миру, основанному на личной инициативе. По какому пути идти и принесет ли прогресс счастье? Каким страна должна представлять свое будущее? Эти важные вопросы стоят за кажущимися простыми, повседневными событиями пьесы.
Бурные критические дебаты и различные толкования "Буря" вызвала ожесточенные споры критиков. Добролюбов ценил ее за протест, назвав свое эссе “Луч света в темном царстве”, где бунт неизбежно зарождается даже среди самых подавленных. Писарев, писавший позже, отрицал какой-либо народный протест, настаивая на преобладании знания над эмоциями и называя Катерину истеричкой и дурочкой. Григорьев, напротив, видел органичный, живой национальный характер, который противостоит схемам. На протяжении десятилетий двадцатого века дихотомия Добролюбова определяла то, как изучалась и читалась пьеса.
За пределами “Темного царства”: Два органических порядка Однозначного ответа недостаточно, потому что в пьесе представлены два органичных порядка: традиция и новая жизнь, основанная на личной воле, активности и прогрессе. Каждый из них заслуживает равного внимания. Варвара и Кудряш просто игнорируют обычаи, действуя по наитию и убегая от Калинова. Эта сложность усложняет аккуратную сортировку Добролюбовым персонажей на “темное царство” и его противников. Ярлыки теряются там, где пересекаются живые мотивы и коды.
Беззаконие Дикого и искренняя традиция Кабанихи Дикий — не хранитель традиций, а злостный хулиган, который жульничает и удерживает плату, делая честную торговлю — добродетель торговца - невозможной; он не может быть доволен, поэтому Борис никогда не получит своего наследства. Напротив, Марфа Кабанова олицетворяет традицию, которая работает уже давно и, по ее мнению, должна быть продолжена. Она боится вторжения нового и настаивает на сдержанности жены и авторитете мужа, противопоставляя долг личной страсти, которая может передаваться другим; “даже заведи любовника”, — говорит она, - и любовник появляется. Тихон проявляет послушание только под ее крышей, подтверждая ее опасения, что, оказавшись на свободе, он сразу же собьется с пути истинного. Ее позиция - это искреннее убеждение, а не просто злой умысел.
Внутренняя катастрофа Катерины и древняя печать Трагедии Парадоксально, но Кабаниха ближе всего к Катерине по духу и складу характера, и в то же время Катерина разрывается между традицией и зовом собственной воли. Она импульсивно клянется броситься в Волгу и, будучи глубоко набожной, испытывает восторг в церкви; она непринужденно исповедуется, горячо любит Бога и ищет Его земной образ в Борисе, но не находит его. Сталкиваясь не с отдельными людьми, а с самим мировым порядком, она несет на себе печать древней трагедии. Даже ее смерть оборачивается осечкой: она прыгает на мелководье, бросается на якорь, и проливается “лишь горстка” крови. Это становится наглядной метафорой России конца 1850‑х годов, которую критики отражали совершенно по-разному.